1...бессердечно мутило. Он не скоро пришёл чуть-чуть хотя бы в себя. Мотор продолжения жизни аритмично синкопировал где-то на стыке похмелья и любовного недуга. Всё болело, особенно вопрос "как дальше быть или не пить?" Патитучка не мог сосчитать в пределах бесконечности дней, сколько отсутствовал в реальной жизни. В его башке минорными триолями тамтама отдавалось полузверское число: 3 года 3 месяца и 3 дня. Поначалу он решил, что это остаток детской памяти, сохранивший кусочек сказки, но немного углубясь внутрь лабиринта имени себя, понял, что это срок, отмеренный ему жизнью, который он провёл в любви и счастье с... Рядом пошевелились, и он, наконец-то осмелев и раскрыв глаза, окончательно ощутил себя на мультиспально-огромном сексодроме в компании... Джынджыр достал из-под подушки сигарету и, прикурив её не раскрывая глаз, поинтересовался самочувствием друга. Только сейчас Патитучка вспомнил, что пришедший на выручку Джынджыр, забрал его к себе в холостяцки уставленную холодильником, теле-ящиком с тумбочкой и кроватищей однушку, слегка подлечил многотысячными каплями его пропоношенную самым близким человеком душу, показал "тупой" хоккей с элементами "ещё тупей" комедии" Дальше никто ничего не помнил. Позавтракав остатками хани, курева и прозрачного напитка без имиджа, они сошлись на двойственно неоднозначно посетившей их мысли, что возможные слухи о том, что у демисезонных ритм-секция спит вместе, надо развеять с помощью групповухи, и если не в плане секса, то каких-нибудь других вакханалий.
Вернувшись домой, Патитучка погрузился в переполненную тяжёлыми осадками ванну размышлений. Из самозабвенного поедания внутренне эксцентрированного с катушек мира его вернул телефонно-обнадёживающий неизвестностью звонок. Звонила она. Холодный поток, струящийся из трубки и душа, ошпарил Патитучку, и он, вырубив воду в пользу звука, предался бесполезно взаимно травящей беседе. Прервав вопросом о сроках слова неопределённости и сомнений, просящие дать ещё немного времени на окончательное разрешение извечно сложной задачи с неравнобедренно-кривоугольным треугольником, Патитучка отверг двухнедельное отлагательство, заявив, что это надо решить если не вчера, то сейчас же.
Перезвонив через несколько затянувшихся минут, она подтвердила самой себе, что ей никто не угрожает и не шантажирует, и она остаётся с тем, кто ворвался в её жизнь. Патитучка, отказавшись от бесперспективных дебатов и переговоров с предложением дальнейшей дружбы, пожелал удачи без своего участия и нырнул обратно в рутину своего бездонного водоёма. Но скрыться от настоящего, отягощённого безвозвратностью прошлого, не удавалось, особенно в стенах дома Ху, где вдобавок ко всему, напоминающему об утраченной весне, постоянно и воочию являлась она, со своими повседневно стандартными вопросами о делах. Отвечая всякий раз, что всё нормально, Патитучка постепенно вернул ей всю любовно подаренную талисманную символику, заявив, что сия магия ему больше не помогает. Она с неохотой вернула вещи, в которых не имела права принадлежать другому и попросила сделать ей повторные записи и фотографии, уничтоженные вместе с другими, очень памятными предметами её новым фаворитом, названным с тяжёлой роковой подачи квачей гобулем, в представлении Патитучки персонажем неинтересным для нормального читателя. Такие чаще всего фигурируют в малоприятных порно-мыльных детективах в качестве второстепенно неважных антигероев, пытающихся убедить всех в своём суперменстве, скрывающих свой прообраз быдла в, на первый взгляд, элегантной галантности, и способных долго выжидать случая, чтобы что-либо присвоить себе у знакомых и их знакомых. Патитучка давно уже не читал такой литературы, прозванной сортирным чтивом, когда каждой прочитанной страницей можно сразу подтирать свой...
2...чужой роман, даже не начав его. Чем бы ни пытался заняться Патитучка, его думы обволакивались горько гнетущим туманом неопределённости, претендующим на мини, но апокалипсис. При этом мысли, несмотря на трагичность, не доходили до крупных и глупых грехов. Самое большое, на что он шёл - это загул, не мешающий работе и творчеству, и немного прибивающий эмоциональный недуг на первой стадии.
Друзья, усердно помогающие выжить из безумия конца если не света, то того, на чём он сошёлся клином, фактически не покидали раненого под левую грудь товарища. Первый попавшийся праздник оказался днём порождения Жоржика, справляемый по ново заведённой традиции у Джынджыра. Наскоро превращённые в напольное застолье двери, как всегда ломились от явного преимущества ханки перед закуской. Быстро прибравшись, гости запросились у уснувшего вдоль плинтуса хозяина на волю. Джынджыр после длительно ворчливого пробуждения выпустил своих гостей, бессознательно напутствуя:
- Очкарику руль не давать.
Клаус и сам не собирался вести авто своей возлюбленной пуще прежней жены Наны. Хватило случая, когда последняя по доброте душевной предоставила пьяному от выступления и долгожданной независимости от Ледилены Михельсону возможность прокатить с небольшим ветерком свою новую любовь и Нафаню, не попавшего на последний экспресс подземелья. В результате экипаж, едущий синусоидой со скоростью пьяного пешехода, был почти сразу остановлен придорожной засадой вечно голодных гаишников. Едва не совершив наезд на блюстителя перекрещенной дороги, Клаус испытал одноимённое действие со стороны непредполагаемой жертвы, потребовавшей предъявить права и выйти из машины. Первое оказалось сделать несколько сложнее, так как никаких документов, кроме сугубо личных не было. Откупившись от лимиции свободно конвертируемой мздой, Нана пересела за штурвал и долго не уступала его любимому, предлагая в замен что-нибудь другое. Грибоедов, не сомкнув глаз, так ничего и не понял. Он не ощутил особой разницы среди сменившихся водил.
В этот раз Клаус плюхнулся на привычно соседнее с водительским место и неприятно неожиданно обнаружил рядом не Нану, а Жоржика, ковыряющего ключом в зажигании и тщетно пытающегося завести мобиль. Сам рулевой порядочно завёлся и материл спёртое от прокуренного перегара пространство салона. Его молитвы были услышаны только через двадцать минут. Сцепление наконец произошло и, газанув всеми вдохлопными и прочими горящими трубами, "Калека" покатил со скоростью двух пьяных пешеходов.
В это время уличное шествие Патитучки со взятыми на подручный буксир Ойлялёй и Наной в сторону снимаемой последней квартиры пересекало зебру, символично ведущую от подлицейного участка в лимицейский. Ко всеобщему удивлению пешеходного трио их догоняло пьяно-транспортное средство, ведомое Жоржиком строго по центру разделительной полосы на встречу внезапно появившегося ментовского канареечного козла. Нана уже попрощалась с трудом нажитыми шальными деньгами, думая кого бы взять в долю штрафа, но в "Калеке" сработало виртуально-реальное средство "антиподлицай", и авто, едва подрагиваясь выползло на соответствующую сторону, любезно пропустив наряженных для борьбы с преступностью.
Жоржик был смещён на заднее сидение, откуда возмущался матом, пока сменившая его Нана не врезалась в ракушку, внезапно оказавшуюся на её пути к дому. Все, кроме жестяного панциря неизвестного зверя отделались шутками в огород Наны. Та, до кучи обматерив незамеченную преграду, ещё разок вскользь её стукнула и въехала во двор пятиэтажки Кучермилы, временно недорого приютившей её в двух своих комнатах. Сама хозяйка доживала с сыном до развода у мужа - Кучучи, не отказываясь от дополнительной прибыли.
Прибывшие на съёмную жилплощадь в состоянии недоопьянения, наскоро обмыли новоселье ново-зарождающейся семьи и быстро...
3...медленно тянувшиеся часы после расставания с друзьями доводили до утомительных депрессий. Доживая до вечера с концертом, либо с музыкально-хоккейной репетицией, плавно перерастающего в посиделки у Джынджыра или Наны, сменившей ради Клауса диаметрально противоположенную выселкам родину. Проживая по соседству с базой теле-спорта и творчества, она не расставалась с Михельсоном, часто становясь жертвой гостеприимства его друзей и доставки демисезонного коллектива на концерты. Но это было лучше, чем ещё месяц назад, в период подпольной любви. Очередное выступление закинуло демисезонных в бандитско-бритоголовый район к подножию эльбрусового кинотеатра в компании новых рокабильных товарищей из "Парового перпетум мобиля" и несправедливо забытых эстрадных рокеров-восьмидесятников с несмотря на высоту былых хит-парадов, довольно приземлённым названием. Настроив инструменты и немного пообщавшись со звёздными легендами, демисезонные уединились на складе звукоизоляционного стройматериала, предоставленного им в качестве гримёрки и, сожалея о невозможности экспроприации пенопластов, приняли на грудь горечь мысли о воровстве в виде настойки на честности и закусили это отменой концерта из-за отсутствия аншлага. На концерт, проанонсированный многочисленными афишами в округе киношного театра пришло меньше десятка зрителей и полторы калеки бесплатно. Пришедшие не хотели ничего слышать об отмене и желали зрелищ.
Земляки всего человечества, как более опытные и известные артисты существенно загримировались алкоголем, но выйти на сцену не поленились. Они исполнили свои незабвенно патриотические космически-каскадёрские хиты в разных ритмах и стилях, чем вызвали у неблагодарной публики негодование, а у присутствующих служителей разных муз - восторг.
Не принимая неудачу ближе печени, изрядно залитой ханкой по дороге в новое ночное заведение, названное в честь известного блюзовика "Ке Ге Бинг" и после долгих переговоров нелюбезно, но открывшее свои двери, ведущие через паровой угар скользкой кухни на сцену, демисезонные своими приблюзованными боевиками подняли публику с ног на голову и наоборот. Оказавшийся в основном иностранным, народ долго не отпускал исполнителей на хлебный перерыв, а один толстячок в шляпе оседлал неподъёмный стул и, вскочив на нём на стол, стал пьяно скандировать:
- I like it!
- I like move it, move it, - ответил ему Нафаня, скрипя виолой в ритм давно забытого рэпера.
Перерыв затянулся до второй порции чёрного хлеба в счёт заведения. Патитучка и раньше пробовал пить отечественно-ржаной напиток эльфов, но от него отдавало пережаренным сахаром, и случалась изжога. Местное же пойло оказалось настолько вкусным, что все, не отказавшиеся от него по ряду причин, незаметно увеличили антракт и переместились в зал. Патитучка подсел к демисезонным за освободившийся от их громкого исполнительского мастерства стол и, оглядевшись, обнаружил, что здесь успело побывать такое количество созвездий и отдельных звёзд не только экспортного, но и импортного пошиба, что их автографы и прочие закорючки едва помещались на стенах. А блестящая табличка на деревянном кресле-некачалке указывала на то, что именно здесь восседал тот, в честь которого всё это и названо. Патитучка поделился с коллегами мыслью о том, что вряд ли бы Ке Ге Бинг поместился на этом узком седалище с, ограниченным подлокотниками и, достав из потайного кармана маркер для настенной, программной и возможно автографической росписи, воровато подписал к коллекции каракулей логотип своей команды. Но стена славы не давала покоя своим обитателям и сразу после демисезонного ухода, их имя бесследно исчезло и появилась лишь после очередного выступления, но опять ненадолго...
4...коротко стриженным под газон быть не хотелось. Он сдул с лица в хвост отросшую до ноздрей чёлку и наконец-то побрился. Его последнее выступление на празднике жизни у кузена Бубы закончилось прощальным тостом из песни известного отечественного рокенрольного барда отряда чегрышей про ушедшую любовь и остаточный блюз, музыку которой исполнительный птах позаимствовал у довольно известной в узких шокинблюзских кругах команды. После этого Патитучка вырубился в дальней от застолья комнате и на претензии соседки снизу заявил, что блевать вообще не умеет. Буба ответил за братца, замыв неуместную закуску, чем поставил Патитучку в неловкое положение. Последний долго ходил в неудобной позе в ожидании от кузена ответных действий. Но Буба не любил сквернословить утробой, и даже в самые перепитые моменты умел приснить себе необходимую дозу свеже-похмельного хлеба и встать абсолютно трезво-здоровым и работоспособно-жизнерадостным человеком. Однажды он увидел во сне флюорографию курильщика с пожизненным стажем, после чего бросил курить. Патитучка пошёл по его младшим, но более уверенным и правильным стопам и тоже бросил курить, но не до конца. Похмельное утро и дневной отходняк исключали даже отдалённый запах курева, от которого ещё больше мутило. Лишь с четвёртой порцией алкоголя или бессонницы выкуривалось сразу несколько сигарет в зависимости от дозы изначального, и только после этого можно было рассчитывать на сон.
Патитучка ещё немного побродил по чужим снам, немного там наследил и, не найдя ничего интересного вернулся в обыденную жизнь. День нарождения Волоса пролетел для него в празднично-туманной атмосфере, и он даже не помнил, где состоялся банкет по этому случаю, тем более ссоры виновника торжества с Михельсоном. Майкл по старой привычке говорить в глаза всё, что думается и подозревается, прилюдно раскритиковал Нану, назвав её хитрой мошенницей и охотницей за чужими талантами, душами и рабочей силой. Клаус надулся на приятеля баскетбольным мячиком, немного попрыгал, но, не став портить хаму праздник жизни, прервал все экономические и товарищеские отношения с ним. Остальные демисезонные тоже не поняли шутки пьяного Мишутки, но общаться не перестали. Все знали его как дающего Жоржику денег, Джынджыру приют, Патитучке работу, Клаусу товар. Бывало встречал Михельсон на улице Волоса и просил на реализацию два набора скороварок с тройным дном.
- Два?!- недоумённо-испуганно-вопросительно восклицал Майкл, - да без проблем!
Именно эта нержавеющая утварь и соединила сердца Клауса и Наны. Последняя не оставила бизнеса и, продолжая финансово-романсовые отношения с бывшим мужем, вскоре уставила съёмную квартиру изобилием кухонной продукции, а чуть позже приобщила своего нового фаворита к её реализации по предприятиям закрытого типа банков и бывшей оборонки.
Она улыбчиво скалилась демисезонным друзьям жениха, зачастившим в гости, предоставляя им большую комнату с вентиляционным освещением для распития и маленькую для сна. Она сама активно участвовала в праздниках повседневности и фактически никого не стесняла за распивочным столом, сливаясь с Михельсоном в поцелуе. Любимое выражение дяди Сержа на этот тяжёлый случай: "у вас любовь, а в койку?" было неуместно, так как друг друга сосущие итак находились на ложе в форме одежды №2. В домашних халатах и тапочках.
Демисезонные, приняв убийственную дозу, прусаками расползались по домам и, если не было сил, оставались в изолированной от страстей комнате-складе. Складское помещение с коробками посуды и трупами засидевшихся друзей имело две весьма широкие кровати, и при необходимости могли уместить всех желающих. >>>
