Но наличие ментовских кордонов и кавалерии, говорило о том, что матч состоится в любую погоду, тем более что он уже полчаса как начался. Поняв это, они поспешили занять свои почётные места. Но зоркий глаз подкрепления билетёров остановил волосатую процессию и, указав на Майкла, заявил, что тот не пройдёт фейс-контроль из-за залитых глаз. Когда Патитучка вступился за товарища, ему сказали, что он может спокойно проходить, но один. Тогда он поднял зеркала переднего вида и ввёл всё оцепление в оцепенение. Но, сославшись на рождение сына и, дав обещания о хорошем поведении и неупотреблении алкоголя и бранного лексикона, они были пропущены.
На трибунах сидело много народу, больше чем всё население сегодняшнего противника. На табло горделиво горело 1:0 в нашу пользу. Патитучка с Волосом подняли клич, а вслед за ним волну в поддержку национально-европейских меньшинств. Вскоре вся трибуна скандировала смешную фамилию самой революционной Розы и смеялась на патитучкины просьбы надеть scotскому судье килт, а игрокам бросать аут "из-под юбки". В перерыве друзья совершенно случайно нашли киоск, торгующий запрещённым на время проведения матча алкоголем, и вернулись на трибуну в стеклянном виде, прозрачно незамеченными на контроле. На табло уже было 3:0 и скорый свисток победно...
41.
...триумфально шествовали по выселкам и на перебой рассказывали о результативной игре, на которой не увидели ни одного гола. Встретив Жоржика, они были приглашены на завтрашний торжественный утренник, посвящённый переезду Марфы с семьёй в Жулебенёво. Позже были приглашены и остальные демисезонные, в качестве грузчиков, кроме маломощного Нафани.
Утром, раньше привычного подъёма, друзья, еле разлепившие очи и поспешившие на помощь товарищу, столкнулись с плачущей семьёй его сестры, скорбящей о потери Жоржика. Тот мёртво возлежал среди собранного скарба и прочей мебельной рухляди. Он с вечера переусердствовал такелажной настойкой и теперь пыльно венчал собой Марфины пожитки. Его решено было грузить последним, а то и вообще оставить на освобождённой от многодетной родни территории.
Когда партия в большой тетрис подходила к успешному завершению и последний блок досок, выдающий себя то ли за шкаф, то ли за кровать впритирку комплектовался в кузов грузовика, из подъезда вышла тень Жоржика и стала давать своевременно командные советы. Друзья это оценили и встретили продолжительными аплодисментами. Кто-то предложил утрамбовать умника в пространство, оставшееся для развалившегося в пыль кресла. Но Жоржик заявил, что, чуть ли не единственный знает дорогу к новоселью и назначил себя командиром пешей экспедиции в Жулебенёво. Его родственники и демисезонные сотоварищи тесно, но безобидно разместились в грузовой и джынджырской авто и уже на месте встречали пехоту, несущую своего, изрядно подкрепившегося по пути предводителя на руках. Закончилось всё большим праздничным обедом с магарычом, от которого Жоржик окончательно потерялся и, прикрыв тарелку чёлкой, помогал разгадывать отдыхающим после нелёгкого труда музыкальный кроссворд.
- Стиль музыки, три буквы?
- Пиши - фьюжн! - приоткрывал глаз Жоржик и падал в блюдо.
- Негритянская музыка, четыре буквы?
- Пиши - фьюжн! - уже не на шутку улыбался он и снова терял сознание.
- Музыкальный термин. Одиннадцать букв?
- Пиши - ..., - и пятый раз за день умер.
- А вообще-то нам сегодня на студию, - вздохнул Клаус и, допив ханку, собрал ритм секцию, и они поехали писать не начатый, но уже ожидаемый альбом, сроки выхода которого были снова стремительно перенесены на полгода вперёд.
Затащив по давно уже сложившейся привычке-традиции все свои инструменты из-за вечно отключенного лифта своим ходом на верх и столкнувшись с недоброжелательной охраной и гостеприимными хозяевами студии - Чумовозом и Кротом, они приступили к записи, предварительно отметив это распитием прихваченных для качественного звучания напитков.
Пока Джынджыр с Патитучкой писали свои монотонные ритмически некрасивые рисунки-фуги, Клаус придумывал соло и додумывал текст. Грибоедов, дожидаясь своей очереди, ковырял на попавшихся под руку инструментах что-то запредельное для трезвого восприятия.
- Дай мне триста герц! - попросил Нафаня Крота, когда тот наконец-то воткнул его в пульт.
- Куда тебе триста герц?! - удивился звукорез и глянул на изумлённого коллегу Чумовоза.
- Как куда - вперёд! - не сдался Грибоедов и, стоя грязной обувью на доисторически-концертном рояле, засмычковал "Марсельезу".
Смена закончилась как обычно - под похмельное утро неизвестно чем. Результаты предстояло узнать посредством сведения записанного на трезвую голову. А это уже совсем другая...
42.
...иная формулировка всему этому безобразию. Демисезонные мчали в сторону алфавитного клуба, отмечающего очередное своё закрытие сезона большим сводным концертом из всех местно испечённых звёзд. Джынджыр как всегда спокойно вёл свою "вольву", ворча на коллег, употребляющих перед выступлением в салоне алкоголь. Нафаня, молча глядя в окно, сочувствовал ему, сквозь свои блуждающие в области безалкогольной нирваны мысли. Проезжая набережную, буквально намедни увенчанную безобразно-громоздящейся статуей с корабликом, не похожей ни на одного великого мира сего, машину с демисезонными буквально развернуло от изумлённого негодования и чуть не вывернуло прямо на мостовую неприятными впечатлениями. Всю оставшуюся дорогу беседы в салоне проходили только на тему увиденного кошмара и в духе отчаянного протеста.
В "АБЦ", как в любой из двух в год фестивальных дней, кишело бойцами музыкально невидимого фронта. Они поочерёдно демонстрировали виртуозность знаний блюзово-рокенрольной классики, изредка разбавляя её собственными опусами, копированными с этих изъезженных стандартов. При этом исполнители как правило составами, инструментами и бесхитростными названиями. С большей периодичностью они внедряли в себя горячительные напитки и различного содержания дымы. Все знакомые команды уже отыграли и, перебравши, разъезжались по домам. Демисезонные, выходящие на сцену согласно списку выступающих гостей в ближайший час, были оттеснены ближе к концу шоу-программы непонятно откуда взявшейся живой очередью. Но, обнаружив себя не единственными жертвами произвола, в компании с (судя по виду) дедушками отечественно американизированного андеграунда, демисезонные перешли к водным процедурам, выданным не сухим пайком и дополнительно привезённым с собой. Узнав, что, несмотря на нескорое выступление разогревать им придётся малоизвестную, но супер-группу, сплошь собранную из легенд рокенрола, они стали усердней греть внутренний настрой, в расчёте на дополнительный драйв. Патитучка решил быть любезным, но, боясь, что не хватит горькой настройки, предложил легендарным личностям закурить. Легенда мужского пола в штанах явно с чужих широких плечиков, покосившись на пузырь вдохновения, заявила, что не курит. Её оппонентка, из компании серьгастого типа галантно сошедшая с экранов ТВ, от предложенного тоже отказалась, аргументировав это тем, что когда курит непременно блюёт. Патитучка оценил то ли юмор, то ли честность, но от комплиментов воздержался.
И, наконец, подошла очередь. Артистические останки вечеринки, подходящей к первым похмельным петухам, засуетились в расчёте на свой выход. Демисезонные, чьи запасы жидкости боевой готовности истекли последними каплями в чашу терпения, больше не собирались никого пропускать, и пьяно потянулись в сторону сцены. У двери с запутанно переправленным регламентом пытались вычислить свой выход ещё две неузнаваемые легенды - явно ровесники первой рокенрольно-пионерской организации.
- Сейчас какие-то демисезонные, потом бисквиты и мы, - вторя друг другу, рассуждали они вслух. Проходящий мимо Грибоедов одарил их улыбкой без зуба и пояснил:
- Демисезонные - лучше всех! - Пенсионерам крыть было нечем, весь матерный лексикон иссяк в беседе до этого.
Не дождавшись последних аккордов, Нафаня стал собирать скрипо-губные инструменты, когда услышал ропот публики из остатков в живых, о том, что приехали бисквиты.
- Бисквиты? Какие бисквиты? - он стал озираться, пока не увидел входящий на сцену сменный оркестр, - Здравствуйте, бисквиты!
Всю обратную дорогу он опять молчал в атмосфере демисезонного обсуждения монумента безвкусицы. А когда авто поравнялось с безобразно-бронзовой громадой, Грибоедов убил всех:
- Что это?! - закричал он, указывая на памятник, устремлённый...
43.
...направленный за пределы добра и зла. Из-за этого он редко врубался из собственного сюрреально-завёрнутого мирка в реальность. Так он однажды чуть не сгорел на работе, когда ещё покуривал свои вонючие лягушачьи цигарки. Сидя за столом в "таблетке" после обычных - саундчека, мощного аперитива и ужина за счёт заведения, он прикурил от свечного огарка, и его хаерастые кудли вспыхнули как третья мировая война. К счастью рядом сидели довольно тверёзые демисезонные коллеги и октетом рук на корню волос потушили пожар. Нафаня поулыбался ещё несколько минут во внутреннюю нирвану, после чего задал ребровый вопрос:
- А я что, горел?
Удар был ниже пояса. Демисезонные схватились за низы животов и, надорвав их, повалились под стол, откуда не вылезали, боясь новых припадков хохота. Грибоедов докурил в гордом одиночестве и, поблагодарив животным эхом "от пуза" из глубин сытой души, встал, ещё шире открыл рот самой круглой литерой и стал хлопать в ладоши, поднеся их к верхнему выходу из утробы. Объёмные звуковые плюхи (что-то среднее между громкими аплодисментами и крупно-капиллярными брызгами) разрывали пустоты незаполненного зала на множество вакуумных пространств и больно били невольных слушателей по барабанным, басовым, гитарным и вокальным перепонкам. Тогда вышеупомянутый квартет вылез из-под стола и окапельно-жалостливо попросил жреца дискомфортной акустики прекратить своё сольное выступление и дождаться концерта. На сцене и прилюдно ему повторить это уже никто не позволил, но он, подтвердив очередное звание хаотично-кокафонического звукоаналитика воспользовался подручно-губными и смычковыми инструментам и и в паузах и межпесенных пространствах нервозно скрипел и гадливо поддувал ими. За это он и был однажды и навсегда прозван буржуазным наймитом и коллективно брошен в немилость. Нафаня как обычно не врубался в причины и предпосылки духовного разрыва с демисезонными, с которыми вряд ли когда-либо находился в одной дисгармонии, если только тонально. Поэтому он закрыл и забил все свои органы на возможность общей идейности и, расценивая своё пребывание в команде как хорошую материальную поддержку основным своим безалаберным принципам жизни и мудрёно перегруженным музыкальным проектам. Пользуясь пожизненно закрепленным за собой знакомыми высоким званием сверх-толкового музыканта и теоретика, он стал позволять себе публичные сверхзвуковые смычковые помехи, а иногда и конкретную лажу. На вопрос "зачем он это делает" он отвечал, что слышит их и видит здесь, либо косился на Клауса и говорил, что ему не нравится то, что тот играет или думает. В виртуозно несформировавшимся демисезонном коллективе эти приколы были особо неслышны, а где и вроде как уместны, особенно для восторженного зрителя. На студии Грибоедов играл сверх-божественно и почти всегда вдохновенно, а при близком и частом переслушивании получал порции похвал и дифирамбов. Со своими сданными жизнью позициями в виде устава, он в демисезонный монастырь, переиначенный в трактир, не лез, видели его лишь на редеющих кривопропорциональных репетициях и концертах, поэтому и берегли и не трогали, даже ценили.
А тут Клаус окончательно потерял голову, бдительность и в связи с этим место обитания. Заговоренный на семейно-бригадный подряд по внедрению утвари в массы, он со всем своим скарбом был увезён Наной на её этнически неблизкую родину - на крайний север от выселок, в долину отмороженных медведей. Получив территориальное преимущество перед партнёром по большой любви и малому бизнесу, она ещё в несколько раз сократила репетиции с концертами и производительность демисезонного труда в пользу собственного. Это привело к образованию междоусобных группировок: Джынджыра ещё ближе сплотило с Патитучкой. Жоржика с народом. Нафаню с мыслями о вечном в нирване. Клауса с Наной и её семьёй: сыном, родителями и бывшим мужем - главным конкурентом по бизнесу в выездной...

>>>
<<<